Фанаберия.

Больше всего на праздничном столе меня привлекала небольшая бутылка пятизвездочного армянского коньяка. Пить мне было нельзя, а посему интерес был весьма абстрактным. На каком-то этапе застолья я все же решился попробовать двадцать капель и, убедившись в неподдельно высоком качестве продукта, опять перешел на минеральную воду. Попутно я благодушно внимал знакомым рассказам семидесятипятилетней дамы напротив с несколько странным для «щирой» еврейки именем Клава. Она в очередной раз громогласно рассказывала, какой у нее придурок зять-марокканец, какая у нее от него умненькая внучка-красавица, и как она свою внучку замечательно воспитывает в любви к русскому языку и презрении к папе-придурку. Из рассказа мы узнали, что придурку пятьдесят три года, что он ремонтник и по первому зову чинит все, что нужно в тещиной квартире, но при этом «на него нельзя положиться, и он мало зарабатывает». Потом я узнал, что в Израиле ей все не нравится, а вот в Питере все климатит, особенно культура. И вообще, мол, зачем приглашали, если у вас для нас ничего нет. Ни работы, ни жилья. И в автобусах у них здесь одно быдло!

- Захожу я на днях в автобус. Сидит бабка и ноги свои на сиденье, что перед ней, в раскорячку положила. Я её на своем иврите спрашиваю «Есть у тебя дети, внуки?» Эта дура кивает мне, мол, есть, есть. А я ей говорю, что нет у неё детей и внуков, а есть у неё свиньи, так как она сама свинья! Сняла я свои туфли и грохнула на сиденье рядом с ней. «Я тоже буду свиньей!» Она как завизжит, мол, полицию позову! Я ей отборным матом по-русски: «Ах ты, бл.., да я еб..ть хотела твою полицию! Зови!» Во, как я её повоспитывала!

Клава победно взглянула на меня, видимо ожидая восторженной реакции и поддержки. Но в моей голове пронеслись очень похожие картины моего совкового прошлого. Ехал я как-то в электричке. Возвращался на работу в пионерлагерь. В полупустом вагоне мы с попутчицей, пионервожатой из соседнего лагеря, весело болтали. После армии у меня что-то происходило с коленями, и я, чтобы как-то уменьшить боль, положил ногу на противоположную деревянную скамью. В это время в вагоне появился помощник машиниста. У него было серое, мрачное лицо. Завидя меня с ногой на сиденье, он грубо приказал мне опустить конечность, не слушая объяснения, пригрозил милицией и мордобоем. Реально оценив происходящее, я покорно согнул ноющую ногу. Мое унижение было пропорционально видимому удовольствию, полученному железнодорожником. Но это было вторым похожим случаем. Первый произошел в годы моей учебы в десятом классе. В школу, находившуюся в самом центре «города трех революций», я ездил на десятом троллейбусе от самого кольца и до Арки Главного Штаба. Однажды утром я встретил приятеля, учившегося в соседней школе. Он был инвалидом детства со специальными ножными протезами и штифтами в коленных суставах. Полной картины я не знал. Когда мы учились в девятом классе, он ходил на костылях, но в десятом он научился обходиться без них, хотя очень сильно хромал и не мог долго стоять. Зайдя в пустой троллейбус, мы расположились на мягком сидении, причем я, чтобы не утруждать приятеля, сел к окну. Постепенно троллейбус наполнился людьми. Обычно через три-четыре остановки я вставал, уступая место пожилым, но на этот раз, оказавшись запертым железными ногами соседа, о вежливости пришлось забыть. Но, как оказалось, ненадолго. Через проход вдруг начал протискиваться здоровый мужик, проверяя на ходу билеты. Нас он увидел издалека и с ходу обрушил:

- Расселись, мать вашу, израильские казаки! Стыда у них и в помине никогда не было! Разве придет им в голову уступить старикам и женщинам место! А ну, пошли вон! Мне ваши проездные не нужны! Освободите места!

Лицо моего соседа пошло красными пятнами. Из-под черных кудрей заструились капельки пота. Я только скрипел зубами, так как любые оправдания ударили бы рикошетом по инвалиду.

Все это вихрем пронеслось у меня в голове, и я с окаменевшим лицом спросил Клаву:

- А кто вам дал право воспитывать пожилого человека, да еще таким с позволения сказать методом? В честь чего вы её оскорбили? А в Америке, например, принято класть ноги на стулья. Они не видят в этом ничего предосудительного. Для нас это непривычно, а для них нормально. Израильтяне, например, спокойно садятся на землю. Как в большинстве южных стран это нормальное поведение, а для нас это дико. Мы страшно боимся запачкать свои штанишки. Для нас чистота тряпок – святое дело, а для израильтян – нет. Они привыкли к услугам стиральных машин и не делают из одежды фетиш. Мне это очень нравится. Это просто другая культура.

Клава опешила, но по инерции продолжала митинговать:

- Да, я своей внучке тоже запрещаю садиться на землю! Что за идиотские привычки! И не надо было нас звать сюда! Вон в Германии ввели ограничения по возрасту и образованию.

- Мой друг-ровесник, инженер-электронщик, талантливый математик, окончивший с отличием в Германии курсы системных администраторов, работает грузчиком на почте, а его жена, дипломированный бухгалтер, на конвейере пуговичной фабрики. Список могу продолжить. А здесь мой 70-летний друг, инженер, работал на уборке, пока жена пять лет тому назад не уговорила пойти на курсы «Автокада». Сейчас он опять работает по специальности конструктором в частной фирме. Три дня работает на фирме в Иерусалиме, три дня - дома на компьютерах. Прилично зарабатывает. Вы говорите об автобусах, набитыми израильским быдлом? Да в них ездят в основном русские, студенты, солдатики и пенсионеры. Более чем приличная публика. А вот в недоброй памяти Невском районе, когда я днем возвращался на легендарном «Лиазе» со школы домой, возле гастрономов колыхались серые толпы алкашей, числом более сотни, перебиравшиеся на этих автобусах от точки к точке, в зависимости от «выброшенных» там дешевых вин. Запах внутри машин был идентичен аромату совкового общественного туалета возле пивного ларька. Я понимаю источники вашей агрессивности. Мне самому пришлось с ней бороться во мне самом. Иначе бы я не смог работать в израильской школе. Буквально ломал свой совковый менталитет.

Тут я вспомнил, как ожидая экскурсионного парохода в Неаполитанском порту, я воспользовался услугами туалетом, типа «сортир». Деревянные стены сарайчика были испещрены надписями на всех языках мира, но мне в глаза бросились две из них. По-русски было написано: «все дураки, один я умный». На иврите было буквально следующее: «был здесь и наслаждался, чего и вам желаю!» По-моему это замечательная демонстрация различия культур и менталитетов! Выбирайте, что вам больше подходит!