Поющая обезьяна.

Третья глава.

        Начало сентября выдалось пасмурным, как и мое настроение. Математику у нас стал вести Сей Саныч. Невысокий, спортивный и несколько странноватый. Папа, придя с родительского собрания, сказал, что у нашего математика астигматизм, а в его разговоре с мамой я услышал что-то о «комплексах». Прохаживаясь между колонками Сей Саныч  говорил, диагонально наклоняя белобрысую голову.

- Ну, мои деревянные! Буратины вы мои. Думайте, если есть чем.

Еще он учил нас по-научному стирать с доски. «По алгоритму». Интуитивно я старался не высовываться, и мне удавалось не попадаться ему на глаза и на язык. Вместо Наталии Викторовны английский стала вести толстенная Аделаида Георгиевна. Правда, она была довольно доброй, хотя и вспыльчивой. Как и обещал Лев Натанович, новая физичка оказалась приятной пожилой женщиной. Ко мне она относилась очень хорошо. Наверное, это называется «по матерински». Сами уроки меня почти не интересовали, так как я прочитал все учебники до девятого класса включительно, и слушать рассказы о том, о чем я давно знал, было скучно. Девчонки после каждого урока физики обсуждали новые наряды Зинаиды Кирилловны. Несмотря на все мои занятия, свободного времени оставалось довольно много, и я пристрастился к чтению. Кроме нашей школьной записался в две районные библиотеки и завяз в мире фантастики, используя время уроков, переменок и сидения в автобусе. Остановившись на Бредбери, перешел к классике, перемежая её современной западной литературой. Мама воспринимала все это с большим энтузиазмом и как могла, помогала, доставая порой весьма экзотические книжки. В первых двух четвертях сие увлечение весьма негативно сказалось на моих оценках, и, когда количество троек превысило допустимое, я резко изменил свое расписание в пользу учебы. К концу третьей четверти больше половины оценок были пятерки.

Борю в армию не забрали. Он поступил в Политехнический институт, и ему дали отсрочку. В конце года он вдруг перевелся на вечерний факультет и пошел работать. Вообще-то работать он фактически не прекращал, так как то производство, на котором он налаживал АСУ, вдруг расширилось, и его попросили остаться. У него был ненормированный рабочий день и очень приличная зарплата, но, по-видимому, нехватка свободного времени вынудила его уйти с дневного. Когда они с Маней нас навещали, Боря много ворчал и жаловался на усталость и постоянную занятость. Довольно часто он заводил речь о службе в армии и желании отдохнуть. На вопрос мамы, о каком отдыхе в армии может идти речь, он неизменно отвечал своей любимой фразой: «Я себе свое знаю…»

В конце февраля, когда я вернулся со школы, нам неожиданно позвонила Варвара Петровна и попросила меня приехать помочь, так как подполковнику стало совсем плохо. Я собрал все деньги, которые были у меня в копилке, взял из маминой старой сумки дополнительно десять рублей и побежал на остановку автобуса. По дороге к старикам заскочил в аптеку и гастроном. Сергей Иванович лежал на диване и тяжело дышал. Это уже был не радикулит, а что-то гораздо серьезней. Заплаканная Варвара Петровна забрала у меня сетку с продуктами и лекарствами, вернула деньги и попросила посидеть, пока она спустится вниз, чтобы встретить скорую помощь. Я присел на стул возле дивана, но как только мы с подполковником остались вдвоем, он меня позвал.

- Санек! Ну-ка залезь на стул и сними со шкафа ящичек. Там у самой стенки.

Со стула я едва дотянулся до края какого-то деревянного ящика, лежащего посередине у стенки. Зацепив его за выступающий край, потянул на себя и снял, изрядно измазавшись пылью.

- Открой и посмотри.

Сдвинув лакированную крышку, я обнаружил завернутые в полиэтилен два пистолета, обоймы и две коробочки с патронами. Девятимиллиметровыми и малокалиберными.

- Парабеллум и дамский браунинг. Стандартный набор. Для браунинга там есть кобура на щиколотку. Время сейчас, Санек, неспокойное. Все может случиться. Это барахло нигде не числится. Мне оно досталось случайно. Дело прошлое. Обращаться со всем этим ты умеешь. Чувствую, что домой я уже не вернусь, а Варваре это лишние  хлопоты. Сделай у себя на балконе в стенке тайник. Поглубже. С умом. Ежели что, пукалку можешь носить на ноге. Убить из неё мудрено, но попугать можно. Да ты и сам знаешь. Возьми из шкафа в коридоре кошелку, положи туда все это и прикрой книжками, что здесь для тебя приготовлены, а коробку верни наверх.

Через неделю подполковника похоронили. На похороны я не поехал. Мы с мамой накупили продуктов и полдня готовили поминки вместе с пожилой подругой Варвары Петровны. Когда пришли гости, украдкой распрощавшись с заплаканной хозяйкой, тихонько удалились.

Стараясь пораньше возвращаться со школы, за три дня я вырезал и вытащил из северной стенки два кирпича, выбив стамеской дополнительно еще половинку. Запаяв в толстый полиэтилен наследство подполковника, аккуратно заложил в тайничок, закрыв его внешним кирпичиком. Выходя на балкон со стулом и книжками, я развешивал на перилах скатерти или одеяла как бы для проветривания, загораживаясь от случайных астрономов-любителей. С соседних домов меня не было видно, но на расстоянии ста и более метров были такие же высокие здания, как и наше. Партизанить так партизанить.

В марте у нас вдруг появился новый учитель математики, Николай Тимофеевич. Невысокий, плотный и очень подвижный. Он смотрел на всех поверх голов, разговаривал громко, размахивая правой рукой, держа при этом левую всегда в кармане. Как Ленин на броневике. Мне казалось, что преподавал он плохо. Делал много ошибок и часто задавал на дом то, что мы еще не проходили. Зато много занимался общественной работой и часто ездил со своим воспитательским шестым «б» классом за город. Вокруг него всегда вились человек пять мальчиков отличников. Они вместе обедали в столовой после уроков, часто оставались оформлять с ним классный уголок и готовили какие-то мероприятия. Мне Тимофеич был чем-то неприятен, но когда на уроках он запинался и начинал беспомощно озираться, я почти всегда приходил ему на помощь, ловя на себе его ласково-заискивающий взгляд. Как-то после уроков он попросил меня помочь в оформлении стенгазеты. В кабинете математики трое мальчишек из его воспитательского класса переписывали статьи из журнала «Квант» и наклеивали их на большой лист ватмана. Пока я возился с журналами и переписывал статью о Кулоне, ребята разошлись. То, как на меня взглянул последний из них, закрывая дверь кабинета, показалось мне очень странным. Склонившись над газетой и стараясь аккуратно приклеить свой листок, вдруг почувствовал, что меня обхватывают сзади и рука Тимофеича проникает в мои брюки. Содрогнувшись от омерзения, я изо всех сил дернулся в сторону и рефлекторно полоснул правой ладонью как саблей. Удар пришелся математику прямо по горлу. Он согнулся и тяжело закашлялся. Подхватив сумку и выбив ногой хилую дверь, я пулей вылетел из класса.

Мама уже вернулась с работы, и неожиданно для себя я ей все рассказал, заявив в конце, что в школу не пойду, «пока эта мразь там работает». Мама тут же села на телефон и дозвонилась до директрисы. Быстро передав ей мой рассказа, она минут десять внимательно слушала ответный монолог, потом, тихо попрощавшись, положила трубку.

- Завтра его должны арестовать. Оказывается он уже две недели под слежкой. Ты был последней каплей. Но у милиции и без тебя на него улик хватает, насколько я понимаю. Надеюсь, что тебе не нужно будет давать показания.

На следующий день я все равно остался дома и с удовольствием занимался своими делами. Когда родители ушли, достал из тайника пистолеты, разобрал их, почистил и смазал. У парабеллума была большая кожаная кобура, а у вальтера небольшая, на коротком ножном ремешке. Достав свои заготовки, ножницы и клей, заменил кнопки-защелки на более практичные липучки. Получилось просто замечательно. Сложив свой арсенал и вновь запаяв его в полиэтиленовый пакет, вернул в тайничок.

Вечером мне позвонила Маринка, староста класса, и поинтересовалась, почему это я не был на уроках. Выслушав мой рассказ про страшную головную боль и бессонную ночь, полную кошмаров, и поняв, что ничего реального от меня не добиться, она начала трещать, телеграфно передавая все новости класса, и среди прочего сказала, что математики у них не было, да и вообще Тимофеича в школе никто не видел и не знает, что с ним. Меня эта новость очень обрадовала. Как можно доброжелательней я распрощался с Маринкой и пообещал завтра явиться в школу.

На следующий день в школе все обсуждали арест математика и исчезновение целой группы мальчиков из его воспитательского класса. По слухам их перевели в другую школу. За ужином папа рассказал, что несколько учителей района написали в милицию письмо, в котором говорилось о невиновности замечательного педагога, а также о необъективном расследовании и ложных обвинениях заинтересованных лиц.

- Так что ты у нас заинтересованное лицо, Александр.

В мае «сбылась мечта идиота», как говорила моя мама, и Борю призвали в армию. Его направили в учебный полк недалеко от города. Он регулярно звонил и нам и Мане, так что мы все время были на связи. Обычно эти разговоры начинались и заканчивались одной фразой «у меня все нормально». В июне нас пригласили на принятие присяги, но я умудрился простудиться и остался дома, так что родители с Маней и сумкой, полной всяких вкусностей, отправились на это торжество без меня. Вечером за ужином мама недоуменно покачала головой.

- Ну и друзья у твоего брата! Под два метра, за сто килограмм, с мордами кавказских разбойников.

- Это, наверное, родственники Аветисянов.

- Не знаю, чьи они родственники, но что у них общего с Борей - ума не приложу.

Через пару недель Боря неожиданно появился в субботу рано утром. Чтобы не волновать маму, сразу показал ей увольнительную. Наше семейство готовилось к переезду на дачу, и в квартире был небольшой кавардак. После завтрака, чтобы не мешать родителям, мы с братом отправились погулять.

- Ну, как ты там?

- Отлично!

- Мама говорит, что на присяге были двухметровые кавказцы. Это твои друзья?

Боря раскатисто рассмеялся.

- Это Ашот привез «группу поддержки». В добавление к ящику коньяка и бочонку вина. Рядовому составу кулак под нос, командирам коньяк на поднос. Метод работает как японские часы.

- А к тебе приставали?

- Один раз мой сержант с дуру решил показать «кусочек карате». Один на один. Не знаю, что на него нашло. То ли он антисемит, то ли просто дебил, а может быть и то и другое.

- Ну и что?

- Ну, я ему тоже показал кусочек. Он и подавился. Не насмерть, но прилично. Отходил минут сорок. Мне повезло, что никто не видел, а только слухи разошлись. А вообще-то я у них прохожу, как особо ценный кадр, и моя цель перевести сие предположение в положение и непреложный факт.

Дачное лето пролетело стремительно. Весело и беззаботно. Осенью мы с родителями еще пару раз выбирались в лес за грибами, но к концу сентября папа стал жаловаться на боли в желудке, и, несмотря на бабье лето, в воскресенье я оставался дома. Боря закончил учебку и начал служить шофером у какого-то полковника, армейского снабженца. По словам брата, полковник был большим пройдохой, и они быстро нашли общий язык. Регулярно появляясь у нас на Софийской, Боря не распространялся о своей службе, но судя по его настроению, был ею очень доволен.

В школе все протекало как обычно, если не считать, что у меня появился новый предмет – химия. Химичка Инна Соломоновна была крупной, шумной дамой. По её приказу мы обзавелись толстыми общими тетрадями, которые заполняли под диктовку определениями, формулами и указаниями к лабораторным работам. Если в начале урока мадам что-то не нравилось в записях или домашнем задании, тетрадь могла отправиться в свободный полет через форточку. Большинством класса сиё воспринималось как занимательное шоу, но меня это раздражало, тем более, что проходимый материал я хорошо знал, и уроки казались пустой тратой времени. После них в ушах долго и нудно гудел хрипловатый диктофон.

В декабре обследование показало, что отцу нужно срочно удалять опухоль. После операции он целый месяц приходил в себя, а когда вышел на работу, то смог работать только полсмены. Однажды он попросил меня поехать с ним после обеда на завод. В проходной на меня уже был заказан временный пропуск, и мы поднялись в цех-лабораторию. Там стояли станки с ЧПУ и компьютерные мониторы. Отец представил меня начальнику цеха, высокому, худощавому в квадратных очках. Тот протянул меня длинную руку и очень серьезно сказал:

- Абрам Исаакович мне о вас много рассказывал. Надеюсь, что вы сможете нам реально помочь.

Я ничего не понимал, но решил подождать и промолчал. Начальник окликнул кого-то, и к нам подскочил румяный, улыбчивый парень.

- Василий Егорович, наш инженер-программист. Вы, Саша, поступаете в его распоряжение. Насчет оплаты мы с вашим отцом договорились.

Инженер-программист похлопал меня по плечу.

- Ну, айда за мной.

С этого дня четыре раза в неделю после обеда я приезжал на завод и занимался ЧПУ. Своего непосредственного начальника я почти сразу стал звать Васей, и у нас установилось полное взаимопонимание. Кроме рутинной работы с программами станков мы занимались виртуальным моделированием. Поначалу начальство смотрело на это как на развлечение, но когда первое смоделированное нами универсальное приспособление заработало, на нас посыпались заказы. Мы с Василием стали их делить, и часть работы приходилось выполнять дома. Зарплату за меня получал папа. Его опять оформили на полную ставку, но работал он меньше полусмены. В мае отец окончательно слег, а в июне мы его похоронили. У него был рак легких, и мы заранее были ко всему готовы. Завод все организовал и оплатил. На кремации в субботу был папин начальник и большинство работников цеха. После скромных поминок мама уединилась с Маней в моей комнате, а мы с Борей пошли прогуляться. Ему дали трехдневный отпуск. Пройдя молча почти всю Софийскую, начали обсуждать мою работу и его службу.

- Саня! Если тебе будет тяжело работать, бросай это дело. Денег нам хватит. Я помогу.

- А откуда у тебя деньги?

- О! Это сложно так сразу объяснить. Ну, скажем «оплата услуг по обеспечению безопасности современных международных товарно-денежных отношений и сношений». Понял?

- Контрабанда. Угадал? Но это же подпадает под УК.

- Мое участие в деле невозможно доказать. Я кручу баранку и слежу за дорогой. Сколько карат, килограммов и метров в багажнике меня как бы не интересует. Пока, во всяком случае.

- Я думаю, что это очень опасно.

- Наверное. Поэтому поделиться могу только с тобой.

- Это я понимаю. А того, что у тебя уже есть, недостаточно?

- Я об этом думал. Если начнется кризис, то сразу ложусь в госпиталь. С тяжелыми мозговыми явлениями. Собираюсь осуществить это в сентябре-октябре. Ты за?

- Двумя руками.

Он похлопал меня по спине.

- А ты поздоровел. Скоро брата обгонишь.

- У меня уже три месяца голос ломается. Аппетит зверский. По утрам завариваю себе кружку толокна в добавление к яйцам и бутербродам. За неделю поправляюсь почти на килограмм.

- Ночью девушки снятся?

- Да. Бывает. Поллюции пошли.

- Это мы проходили. Потерпи. Все наладится. Если что – я помогу. Подберем тебе девушку.

- Подбирают хабарики.

- Ну, ладно! Не придирайся к словам. Ты все лето собираешься работать?

- Нет. Начальник сказал, что отправит меня в заводской лагерь на третью смену. У них как раз заканчиваются заказы.

К концу лета я вырос на шестнадцать сантиметров и поправился почти на столько же килограмм. Когда при встрече мама меня обняла, мой затылок лег на её макушку. Жившая с ней все лето Маня пожаловалась, что та много плачет и никак не может «взять себя в руки». Но я и сам не очень-то мог взять себя в руки. В доме стало пусто, хотя отец, как мне всегда казалось, занимал совсем немного места, и его почти не было слышно. Мы с мамой договорились распределить обязанности по дому, и я изо всех сил старался ей помогать. Мои параметры настолько изменились, что диван и кресла стали казаться низкими и неудобными. Точно также и в школе поначалу пришлось привыкать к изменившимся пропорциям столов и стульев. С голосом тоже были проблемы. Ни о каком пении не могло быть и речи. Я вдруг заговорил почти басом, изредка пуская петуха. Голос стал плохо управляем. Зато некоторые девчонки стали обращать на меня внимание, хотя то, что я видел по утрам в зеркале, как-то не радовало. На физкультуре я переместился в начало шеренги, и наш физрук Сергей Валерьянович, ранее не замечавший меня, стал удивительно вежлив. В журнале на его страничке против моей фамилии появились сплошные пятерки. Во время игр в баскетбол и волейбол я уже не сидел сиротливо на скамейке, а вполне успешно бил, бросал и забивал.

Физику у нас стал вести Лев Натанович. Когда он появился перед нами на первом уроке, стоявший в проходах между столами класс никак не мог успокоиться. Девчонки хихикали, парни переговаривались. Было шумно и весело. Ведь не виделись целое лето. Лева сначала терпеливо ждал, пока мы «отстоимся», но, поняв, что никто не собирается  затихать, постучал линейкой по кафедре и почти прокричал:

- Ну! Что я должен сделать, чтобы вы умолкли? На уши встать или со стола спрыгнуть?

- Лев Натаныч! Спрыгните со стола!

Неожиданно наш физик взобрался на кафедру и, лихо подпрыгнув, сиганул с неё. Мы грохнули раскатистым смехом, после которого установилась полная тишина. Он разрешил нам сесть, и до конца учебного года ни разу не стукнул линейкой по кафедре.

В октябре комиссовался из армии Боря. Он не рассказывал, как ему это удалось. Вернувшись на свою прежнюю работу, занимался электроникой и периодически ездил в командировки. Обычно на Кавказ. Мама постепенно пришла в себя. Каждый день она подолгу разговаривала по телефону с Маней или со своими многочисленными подругами. Я регулярно получал полставки на папином заводе, хотя работы почти не было. Три раза в неделю после обеда я появлялся в цехе, и мы с Васей проводили ИБД. Имитацию бурной деятельности. Правда, иногда сваливались срочные заказы, и мы их «крутили».

Учеба шла нормально. Я старался держаться на уровне, чтобы в конце учебного года не возникло проблем с моим переводом в девятый класс. Работа помогала ценить время и не заниматься всякой ерундой. Кроме того, я заметил, что чем больше я был загружен, тем легче переносил свои физиологизмы. Промежутки между поллюциями были прямо пропорциональны объему «физического и умственного труда».

Зима выдалась холодной и снежной. По воскресеньям мы с мамой отправлялись на лыжные прогулки за город. Как правило, проходили по накатанной лыжне от Комарово до Зеленогорска. Иногда к нам присоединялся Боря. Пару раз по воскресеньям я ездил кататься на лыжах с нашим классом. Было шумно, весело, но я чувствовал себя не очень уютно. Сам не знаю почему. Видимо мне требовался отдых от «родного» коллектива, да и не было у меня личных привязанностей.

Незаметно подкатили экзамены. К математике я не готовился. На устном быстренько решил все примеры и задачку, ответил на вопросы и без всякого удивления узнал через пару часов, что получил пять баллов.  На письменном экзамене оба наших выпускных класса разместили в актовом зале. При входе в зал нас хватала за руки завуч Алла Олеговна и направляла каждого на определенное место. В результате такого отбора «ашки» и «бешки» перемешались. Я оказался за одним столом с отличницей из восьмого «б» и обратил внимание, что вокруг нас сидели в основном хорошисты или отличники. Учителя математики в последний раз проверили правильность записи задания на досках перед нами, мы надписали под диктовку завуча скрепленные листы с печатями школы и приступили к решению. Когда через полчаса я почти заканчивал работу между рядами с подносом в руках прошелся Лев Натанович. На подносе были свалены в небольшую горку сложенные вдвое бумажные четвертушки. Заметив мой недоуменный взгляд, он наклонился, протянул мне бумажку и, саркастически улыбаясь, произнес:

- Тебе тоже нужна неотложная помощь? Не стесняйся, если что. Здесь решение твоего варианта.

Я отрицательно покачал головой.

- Уже легче. Вот такие, брат, дела…

Он прошел вперед и стал раздавать бумажки налево и направо. Я понял, что перед нами посадили в основном троечников и двоечников.

За изложение я получил четверку и начал усиленно готовиться к последнему экзамену по русскому устному. Его я боялся больше всего, так как нужно было знать наизусть массу правил, в которых я не видел логики. Выучить, и все. Ответы на билеты были давно аккуратно выписаны в общую тетрадь, и я с утра до вечера их зубрил, выписывая отдельные куски на карточки и повторяя до автоматизма. В ночь перед экзаменом долго не мог заснуть. В голове крутились определения, правила, исключения и перед глазами мелькала всякая муть из примеров и упражнений. Где-то после часа ночи пришлось разбудить маму и попросить валерьянку. Минут через двадцать я благополучно заснул.

Экзамен прошел на редкость легко. Достались простые вопросы и пятерка в графе «русский устный».

На заводе мне дали путевку в комсомольский лагерь. На две смены. В лагере было просто здорово. Я участвовал практически во всех соревнованиях. Кроме спортивных удовольствий в мое распоряжение попала радиорубка и кинопроектор «Украина-5». При зарплате и особом расположении начальства. У меня появилась девушка. Это заключалось в том, что мы встречались с ней за пределами лагеря и гуляли часа полтора-два, держась за руки. Звали её Леночка Зеленина. У неё были серые глаза, пышные пепельные волосы и аккуратная фигурка. Леночка едва доставала мне до плеча. Мы почти не разговаривали и не смотрели друг на друга. Во время прогулки меня буквально корежило от желания, и я панически боялся, что она заметит мои оттопыренные брюки. Ни о каких поцелуях или объятиях не могло быть и речи. Когда в последний вечер я положил руку ей на плечо, то мне показалось, что еще немного и упаду в обморок. В автобусе по дороге в Ленинград мы лишь пару раз мельком переглянулись, забрали в конце дороги сваленные с грузовика чемоданы, пожали друг другу руки и расстались. Увы, навсегда.

Первого сентября я обнаружил, что в классе появились новые ученики и исчезли несколько старых. Один из них перешел в физматшколу, а остальные перевелись в обычные десятилетки. Новички были тихими и незаметными. Новыми были также учительница литературы Нина Ильинична и историк Георгий Михайлович. Жора. Он  давно работал в старших классах нашей школы, и мы его хорошо знали, а литераторша была принята на работу летом. Она была лет тридцати. Невысокая, чуть полноватая блондинка, все время поправлявшая уродливую оправу очков с толстыми стеклами, в которых её близорукие глаза казались совсем маленькими. С Жорой мы сразу подружились. В конце почти каждого урока, закончив диктовать «обязаловку», он говорил:

- А теперь закройте свои тетрадки, и я расскажу, как было на самом деле.

По слухам он был одним из первых в Невском районе, кто в начале перестройки сдал в райком свой партийный билет. Как-то во время урока физики Жора заскочил в кабинет и раскрыл перед Левой свежую газету.

- Посмотри, что они пишут!

На что наш физик немедленно отреагировал:

- Я же тебе говорю, что это страна идиотов!

С «Ильиничной» все было сложней. Она была странноватой. После нескольких уроков я заметил, что наша литераторша говорит нечто невразумительное, почти не относящееся к теме урока. Отвлекается. Неожиданно замолкает. Дисциплина на её уроках быстро скатилась до минимума, и я даже начал подумывать о том, чтобы регулярно их прогуливать. В таком шуме невозможно было заниматься ничем серьезным. Парни почти открыто над ней насмехались, а девчонки поглядывали пренебрежительно вызывающе и во весь голос болтали. Ходили сплетни о том, что она пьет, разведена, и двое её детей живут с мужем отдельно. В конце первой четверти мы писали сочинение. Два урока я старательно «освещал» тему и, закончив проверку, отнес двухкопеечную тетрадочку на стол Ильиничне. Кроме нас в кабинете литературы уже почти никого не было. Она повернула ко мне ярко розовое лицо и попросила помочь упаковать тетради. Мы сложили их стопкой в большой авоське. Она подхватила сетку, кожаную, явно тяжелую сумку и как-то нелепо покачнулась.

- Тебя зовут Фруман? Александр? Слушай, проводи меня до такси. Что-то мне плохо.

Забрав у неё сумку и сетку, я пошел к лестнице, но, обернувшись, понял, что самостоятельно литераторша не сможет даже выйти из школы. Подхватив её под руку, мне удалось добраться до тротуара и прислонить к столбу. На простертую с авоськой руку возле нас остановились Жигули.

- Куда надо?

- Нина Ильинична, вам куда надо?

- Проспект Славы. Почти сразу после моста.

Я посадил её на заднее сидение, прижав сумкой и авоськой, а сам сел рядом с водителем. Уточнив номер дома, водитель вырулил на дорогу.

- Что с ней?

- Не знаю. Говорит, что плохо себя чувствует.

- Да она просто пьяная. В хлам.

- Но я не чувствую запах водки.   

- Зато я хорошо чувствую запах одеколона. Как бы она мне машину не заблевала.

Тут до меня дошло, что означал этот странный сладковатый запах, часто сопровождавший её появление в классе.

До места мы доехали минут за пятнадцать. Пришлось забрать у литераторши сумку и достать из нее кошелек. Расплатившись с презрительно улыбавшимся шофером, я вытащил свою подопечную из машины, повесил на плечо свою и её сумки вместе с авоськой и буквально поволок к двери. Один из двух лифтов был внизу, и мы поднялись на четвертый этаж. Прислонив училку к стенке, достал из сумки ключи и открыл замок.

- Ой, Саша, мне плохо! Не уходи! Помоги ради бога.

Когда мы очутились в коридоре, и за мной закрылась дверь, она опустилась на коврик и вылила на пол желтый фонтан.

- О, черт!

Перескочив через лужу, я забежал в первую комнату и, бросив сумки с авоськой на диван, вернулся на место «аварии». Подхватив училку под мышки, поднял и потащил в ванную. К счастью там оказался стул, на который удалось её водрузить. Достав из-под раковины пластмассовый тазик, ведро и тряпку, почувствовал, что «готов к труду и обороне». Подобные ситуации случались, когда мама была на работе, и мне приходилось ухаживать за отцом. Стараясь не дышать, быстро ликвидировал коридорную лужу и вернулся к Нине.

- Дать воды?

Она молча кивнула.

На кухне царил неживописный беспорядок, но на заваленном грязной посудой столе красовался стеклянный кувшин с вполне приличным количеством воды. Найдя в шкафчике чистый стакан, отправился в ванную. После пары глотков у Нины опять началась рвота, и стало ясно, что ей нужно мыться и переодеваться.

- У вас есть халат?

- Да. Висит в шкафу.

- Вы пока раздевайтесь и залезайте в ванну, а я принесу полотенце и халат.

Перед тем, как выйти из ванной, я настроил душ, закрыл слив и расправил полиэтиленовую занавеску. В полированном платяном шкафу был относительный порядок, и я без труда нашел халат и большое махровое полотенце. Приоткрыв дверь ванной, обнаружил, что ничего не изменилось. Моя подопечная сидела, опустив голову на запачканное платье, безуспешно пытаясь его расстегнуть.

- Прости, Саша. Помоги мне раздеться.

Я снял с неё очки и, с трудом сдерживая рвотные позывы, начал расстегивать платье. Осторожно подняв её со стула, быстро закончил всю операцию, внимательно следя, чтобы моя училка не упала на край раковины. У неё оказалась приятная, чуть полноватая фигура с ослепительно белой кожей. Благополучно переправив Нину в ванну и усадив в горячую воду, дал ей в руки лейку душа и флакон шампуни. Пока она задумчиво орошала себя, быстро собрал её вещи в таз и залил теплой водой, добавив немного стирального порошка. Слегка дребезжащий вентилятор постепенно вытягивал тошнотворный запашок. Заглянув за занавеску, я обнаружил, что первоначальная картина не изменилась. Только воды в ванной стало больше. Сняв с гвоздика мочалку и забрав из задумчивых рук шампунь, принялся за дело. В этом у меня тоже были навыки, хотя мыть женщину мне еще не приходилось.

- Саша! Здесь жарко. Разденься, а то тебе тоже будет плохо.

Я был тронут такой заботой, тем более, что и в самом деле начал «промокать» и изнутри и снаружи. Оставшись в одних трусах, вполне успешно завершал свой тимуровский подвиг, когда почувствовал сумасшедшее возбуждение. Моя почти протрезвевшая учительница, несмотря на отсутствие очков, тоже это заметила Она осторожно вышла из ванной, повернулась ко мне, внезапно быстро сняла с меня трусы и, повернувшись, оперлась на раковину. Через мгновение я почувствовал как её рука, скользнув между моими ногами, обхватила окостеневший член. Дальнейшее происходило в нарастающем темпе, сначала судорожно, а потом все спокойнее и мощнее. Неизвестно, сколько времени это продолжалось, но после очередных судорог и громких всхлипываний, Нина вдруг медленно опустилась на резиновый напольный коврик и покачала головой.

- Все. Больше не могу. Господи, я уже забыла, что это такое. Спасибо. Теперь меня можно сажать за совращение несовершеннолетних.

- Мне уже шестнадцать.

- Все равно это полная аморалка. Я совсем сошла с ума. Дай мне халат.

Она встала, надела халат и повернулась. По её щекам градом катились слезы. Мне стало не по себе. Стал понятным смысл выражения « сердце сжалось от жалости». Выйдя из ванной, Нина легла навзничь на диван и закрыла лицо руками. Я пошел на кухню и начал наводить порядок. Разбирая содержимое шкафчика, обнаружил два флакона тройного одеколона. Недолго думая, засунул их в свою сумку. Расставляя последние тарелки, вдруг почувствовал, что еще немного и упаду в голодный обморок. К счастью в холодильнике оказалась бутылка молока, батон и десятка полтора яиц. В шкафчике удалось откопать банку растворимого кофе и сахарницу. Через пятнадцать минут горячие гренки аккуратно опускались в мой страждущий желудок. Когда на керамической тарелке остались три из них, я без особой надежды на успех позвал Нину. Неожиданно она появилась в дверях кухни и медленно опустилась на табуретку.

- Тебе кофе с сахаром?

- Без.

- Может быть, я пойду?

- Не уходи, ради бога. Я боюсь оставаться одна. Только, вот, у меня ничего нет. Нужно что-то купить на ужин.

- Ладно. Сейчас позвоню маме и схожу в гастроном.

- А ты знаешь, где это?

- Да я же живу рядом. На Софийской.

- Телефон возле дивана.

- Я видел.

Маме я сказа