Поющая обезьяна.

Вторая глава.

      Перед Новым Годом папа с Борей принесли большую елку и установили в ведре с песком у окна первой комнаты. Потом мы все украшали её, а под конец папа обвил пушистые ветки гирляндой, разноцветные лампочки которой попеременно зажигались и гасли. Гирлянда соединялась с блоком управления, собранным Борей почти самостоятельно. По вечерам они с папой часто сидели за столом, занимаясь каждый своим делом. Иногда мне тоже доверяли припаять ту или иную деталь. А еще я выполнял роль посыльного и сновал между инструментальными ящиками и столом, зная наизусть местоположение всех инструментов. В результате к концу учебного года у нас дома появился музыкальный центр с цветомузыкой. Постепенно основным добытчиком радиодеталей стал Боря. Папа жаловался, что на заводе выбрасывают кучу пригодных деталей, а выносить не дают и не продают. Рисковать и «тащить» их он не решался, так как пользовался у вахтерш особым вниманием, и его часто обыскивали. Боря брал у него список нужных деталей и молча кивал, а спустя несколько дней выкладывал на стол то, что смог достать. Когда выполнялся весь список заказов, они с папой приступали к сборке.

Летом мы опять сняли дачу в Александровской. Купались в Разливе, иногда в Заливе, ходили в лес за грибами и малиной. Борина компания стала еще больше и сплоченней, а я путешествовал на велосипеде с детьми дачников и соседей. Иногда в выходные папа брал меня в поездку к шалашу Ленина. Как правило, на обратном пути мы останавливались на третьем километре, спускались к небольшому песчаному пляжу у озера и купались. Когда родители уехали на две недели в санаторий от папиного завода, с нами на даче жила тетя Маня. Мы с ней отлично ладили и помогали по хозяйству. После обеда я, как правило, уходил в интернат, где играл в свое удовольствие на расстроенном «Красном октябре». Когда родители вернулись из санатория, папа пригласил своего приятеля, и тот настроил пианино. После этого завхоз интерната дал нам ключ от кабинета пения и разрешил пользоваться пианино в любое время.

Первого сентября я пошел в школу один. Летом Боря подружился с сыном военного инженера, и они решили поступать в девятый класс физматшколы. Сдав на отлично вступительные экзамены по математике и физике, они оба были приняты в девятый класс.  Сначала я очень расстроился, но Боря пообещал обо мне заботиться и «подстраховать, ежели что». В моей школе все его знали и если не боялись, то опасались, поэтому я мог спокойно учиться. Сам я никогда ни к кому не приставал и не задирался. Меня тоже никто не трогал. К этому времени у меня появилось прозвище «компер», и время от времени я помогал ребятам из разных классов разбираться с их компьютерами и магнитофонами. Когда я не мог разобраться, приходил на помощь папа или Боря. Почти каждый день я делал зарядку и бегал в Овсянке. Если спортплощадка была пустая, то бросал там кирпичи и махал ногами. Дома, в перерывах между своими обычными занятиями, я тоже махал ногами и молотил по воздуху кулаками, с шумом выдыхая воздух. Боря говорил, что в таких случаях нужно кричать, но мне это всегда казалось смешным.

В тот год у Нинки, нашей соседки за стеной, родился второй сын. Во время родов что-то произошло, и через две недели малыш умер. На кухне соседка Лиля громогласно утешала плачущую Нинку:

- Ничего страшного. Ты баба молодая. Еще нарожаешь.

Андрюха после похорон запил и ночью начал избивать жену и тетю Дусю. Они опять прибежали к нам прятаться. Мы с папой выскочил в первую комнату, но в этот раз на грохот Андрюхиных кулаков в дверь  пошел открывать мой брат. Повернув защелку, он резко распахнул дверь, отбросив соседа к стенке коридора. Тот оттолкнулся и бросился на Борю, но так и застыл на месте с вытянутой, сжатой в кулак рукой. После этого он стал быстро оседать на пол, где и затих в позе младенца, держась за живот. Боря переступил через него, ухватил за воротник рубахи и потащил по коридору в соседнюю комнату. Послышался глухой стук.

- Забирайся на кровать. Сам, сам. Спокойно, а то вообще вырублю. Все, тихо! Спать.

Боря вернулся в комнату и проводил тетю Дусю с Нинкой и Гариком. Они пошли ночевать к знакомым. После этого мы некоторое время сидели за столом и молчали. Мой брат некоторое время задумчиво рассматривал свои руки, а потом произнес:

- Как мне это все надоело! Скотство, а не жизнь.

Папа сокрушенно покачал головой.

- А что ты предлагаешь?

- Ничего. Я сам займусь обменом.

- Каким образом? Без доплаты ничего нельзя сделать.

- Будет доплата, все будет. Главное, чтобы вы мне не мешали и делали то, что нужно, то есть то, что я скажу.

- Откуда у тебя такие деньги?

- Мама, мы ведь с тобой один раз уже договорились. Я у тебя ничего не прошу, а ты меня ни о чем не спрашиваешь. Мне надоело жить в этом дерьме. Точка! Да и у Сашки должна быть отдельная комната.

Постепенно этот разговор забылся. Боря поступил на курсы вождения ДОСААФ, и у него появились новые друзья. Сначала он получил права на вождение автомобиля, а потом и мотоцикла. В конце зимы на нашей площадке парадной лестницы появилась почти новая  «Ява». Боря купил его по случаю у какой-то пожилой пары, сын которых погиб в экспедиции на Крайнем Севере. По вечерам он выбирался на площадку и возился со своим краснобоким конем, разбирая и собирая узел за узлом. Я при этом сидел рядом на корточках и время от времени бегал в комнату за инструментами. Иногда помогал ему закручивать гайки, придерживая разводной ключ или струбцину.

К Аветисянам я ходил очень редко и всегда заставал Андрона Сергеевича. Андрон Сергеевич был невысокого роста, слегка полноват, лысоват и очень подвижен. Он недавно начал работать вместе с Арамом Ивановичем. За ужином Андрон часто рассказывал анекдоты, забавно хихикая и смешно оттопыривая нижнюю губу. При этом его зеленовато-белесые глаза почти исчезали между опухшими веками. Пару раз вместе с ним я заставал его приятеля – здоровенного мужика с коротко стриженым седым ежиком. Звали его Петр Степанович. Был он молчаливым и, как мне казалось, очень злым. При взгляде на меня его губы шевелились в какой-то презрительной гримасе. 

В апреле Боря регулярно стал возвращаться домой после десяти часов вечера. На расспросы мамы брат отвечал уклончиво и обещал, что скоро его ночные похождения закончатся. От его школьного приятеля я узнал, что он два дня прогулял. Во время возни с мотоциклом я спросил Борю, чем он был так занят целую неделю. Тот как-то странно ухмыльнулся:

- Да, ерунда. Выгуливал одного шустрого господина-товарища.

- Что значит «выгуливал»?

- А то и значит, что мы дышали свежим воздухом. В основном.

- А зачем?

- Из чистого любопытства. У товарища оказались странные знакомые. «Среди нас, товарищи, есть такие товарищи, которые нам, товарищи, вовсе не товарищи».

- Ничего не понял.

- И это есть очень хорошо, дорогой мой брат! Меньше знаешь-понимаешь, крепче спишь.

В конце мая потеплело. Стало почти жарко. В одно из воскресений Боря с разрешения родителей взял меня за город. Мы доехали на электричке до Сосново, а там возле станции нас подобрали «Жигули» и знакомый приятель Аветисянов отвез нас в лес на берег небольшого озера. На пологом берегу, покрытом свежей травкой, стояли деревянные столы со скамейками. В сторонке, возле ряда легковых машин дымился мангал и сложенная из кирпичей печка. На печке стоял котел. На кухне командовал сам Арам Иванович. Сато, Лена и еще две знакомые мне женщины накрывали три стола. За одним уже сидели несколько мужчин, а на раскладном стуле в позе тамады Андрон Сергеевич что-то рассказывал, размахивая пухлыми руками. Компания время от времени хохотала и даже сидевший рядом с Андроном Петр Степанович криво улыбался. Боря стал помогать Араму Ивановичу, а я стал раскладывать тарелки, ножи и вилки. На столах появились бутылки «Столичной» и пара графинчиков со спиртовой настойкой. Наконец позвали к столу. Все бросились накладывать себе салаты, селедку и студень. В этот момент Арам Иванович громогласно попросил тишины.

- Не спешите! К водочке сначала жульен! Как завещал профессор Преображенский. Грибочки белые прошлым летом сами собирали и консервировали. Грибочки в горшочках! Боря раздавай!

Он стал выкладывать на поднос аккуратные глиняные горшочка, а Боря разносил их и быстро расставлял перед голодными гостями.

- А теперь я попрошу налить водочки.

- А мне я попрошу налить вина, если есть, конечно. Водку я не пью.

Это был сипловатый голос спутника Андрона. В этот момент мне показалось, что Арам Иванович и Боря обменялись взглядами, но я не успел ничего подумать, как те уверенно закивали головами, и перед Петром появилась, виртуозно открытая братом, бутылка «Хванчкары». Андрон сыпал тостами и шутками, вскоре за столом стало шумно, а мы с Леной пошли прогуляться вдоль озера. По дороге к нам присоединился Боря. Я несколько раз спрашивал, когда это все закончится, и, видимо, порядком им надоел. Лена предложила отвезти нас на станцию, и Боря неожиданно охотно согласился.

Через два дня он вернулся со школы какой-то возбужденный и озабоченный.

- Я по дороге заскочил к Аветисянам и узнал, что Петр попал в больницу с инсультом. Арам Иванович просил его навестить. Он уже звонил в Свердловку и договорился, что нам оставят пропуск.

- Кому это нам?

- Тебе и мне.

- А мне зачем туда идти? Я не хочу навещать Петра.

- Арам сказал, что так надо.

Пообедав, мы отправились к проходной больницы имени Свердлова. Я знал, что это особая больница. Для «шишек». К ней примыкал большой сад за высоким деревянным забором, над которым качались кроны деревьев. Вровень с тротуаром шли окна полуподвальных помещений. Изнутри они были закрыты занавесками, но через большие открытые форточки можно было видеть в них кухонные плиты, гладильные доски или столы с медицинским оборудованием. Окна первого этажа больницы были приподняты высоко над землей, а их стекла покрыты белой краской. Несколько раз, проходя по Новгородской улице, я видел группы пожилых людей, ожидавших возле одноэтажного желтого домика, примыкавшего к больнице. В руках у них были цветы и большие зеленые венки. Этот домик был моргом. С раннего детства все это казалось мне загадочным, недоступным для простых людей, королевством. Я с каким-то страхом представлял себе проникновение в этот таинственный мир.

В деревянной проходной нас встретил охранник в форменной фуражке с кобурой на широком ремне. Боря протянул ему свой паспорт и тот, пристально взглянув на меня и брата, протянул нам квадратик пропуска и открыл стальную вертушку в проходе. Через сад мы зашли в вестибюль с кафельным полом в шашечку. Салатовые с белым бордюром стены красиво освещались большими стеклянными люстрами. В вестибюле неожиданно появился Андрон Сергеевич. Он внимательно оглядел нас, более нервно, чем всегда, потирая руки.

- Ага, пришли, хорошо, спасибо, молодцы. Пошли наверх. Может быть, он вас узнает. Чем больше увидит знакомых лиц, говорят врачи, тем лучше.

Мы поднялись на второй этаж и прошли почти до самого конца широкого коридора с высоченными потолками. Андрон остановился возле большой белой двери и, распахнув её, пропустил нас вперед. Возле окна на большой металлической кровати лежал Петр. Его глаза были закрыты, впалые щеки покрывала седоватая щетина, огромные руки плетьми лежали поверх одеяла из верблюжьей шерсти. На тумбочке возле кровати в металлической посудинке блестели с какие-то инструменты, шприцы и ампулы.

- Петруша! Посмотри, кто к нам пришел!

Петр медленно открыл глаза и оглядел палату. Натолкнувшись взглядом на нас с братом, он приподнял правую руку с оттопыренным указательным пальцем. Половина его лица исказилась в дикой гримасе ненависти и злобы. Изо рта вдруг потекла струйка белой пены. Потом его глаза закатились, и он захрипел. Андрон выскочил в коридор и стал звать на помощь. Прибежал пожилой врач и полная белокурая медсестра. Мы с Борей вышли в коридор и встали у окна. Минут через двадцать в дверях показался бледный Андрон.

- Помер. Петя помер. Я был уверен, что оклемается. Здоровенный ведь был мужик. За сутки сгорел. Вы идите домой, ребятки. Вам здесь больше делать нечего. Вот, возьмите пропуск на выход.

В проходной охранник, забирая пропуск, спросил:

- Ну, как там Степаныч? Он ведь наш. Только покруче. Голыми руками двоих мог разом задавить.

- Петр Степанович умер.

- Как умер?

- Внезапно. Там с ним Андрон Сергеевич и врачи.

- О, господи! Грехи наши тяжкие.

Охранник неожиданно закрыл глаза и быстро перекрестился.

Тротуар вдоль коричневого забора больничного сада был весь покрыт чешуйками почек. Они налипали на подошвы ботинок, и было такое ощущение, что идешь в валенках. Мы пересекли проспект Бакунина, и Боря зашел в телефонную будку с разбитыми стеклами, прилепившуюся к угловому дому. Я остался снаружи.

- Ленок, привет! Это я. Все нормально. Передай папе, что мы были в больнице. Петр Степанович умер. Да, прямо при нас. Повторный инсульт. Нет, Санька в порядке. Я тоже. Андрон Сергеевич с ним остался. Ага, пока. Ладно, я подойду.

- А что Лена сказала?

- Ничего. Все как обычно.

- А у Петра есть семья?

- У Петикантропа джунгли были семьей. И бандиты, такие же, как он.

- И дядя Андрон бандит?

- Еще какой! Только ласковый, улыбчивый и умный.

Он внимательно посмотрел на меня.

- Это разговор из разряда «услышал-забыл». Понял?

- Понял. Боря, а ты умней Андрона?

- Очень надеюсь. Очень.

В июне месяце меня отправили в пионерлагерь. Лагерь назывался «Космос» и находился за Зеленогорском, в Смолячково. Молодые воспитатели и вожатые не загружали нас особыми мероприятиями, и основную часть времени мы были предоставлены самим себе. В моем отряде подобралась группа спокойных, доброжелательных ребят, и мы практически целыми днями пропадали в лесу, играя в партизан. Копали землянку с подземным входом, сушили грибы, собирали ягоды. Иногда нас водили на Финский залив купаться. Залив в этом месте был очень мелкий, а заходить подальше и поглубже нам запрещали, поэтому мне эти походы не нравились. Как-то раз вожатый устроил нам вечер с большим костром, на котором мы нагревали и взрывали листы шифера. Через неделю после начала смены меня навестил Боря. Когда после завтрака я вернулся в корпус, он сидел на скамейке возле входа, придерживая небольшой рюкзак. Коротко обняв, Боря повел меня к административному зданию. Недалеко от высокого крыльца, на тротуаре, стоял его мотоцикл.

- Мы что, сейчас поедем? А ты получил разрешение?

- Да, конечно. Не волнуйся. Залезай!

Он протянул мне шлем, надел свой, перекинул рюкзак себе на грудь, и мы, оседлав «Яву», выехали за ворота лагеря. Через несколько минут мы уже были на берегу Залива. Спрятав мотоцикл в кустах и, опутав колеса цепью, искупались в самом глубоком месте недалеко от берега, возле огромных валунов. Потом мы выкатили «Яву» на небольшую зеленую полянку в прибрежной рощице, и Боря разложил клеенку, а на ней миски, ложки, кружки и целый обеденный набор. Появление каждого продукта сопровождалось коротким комментарием, типа: «от мамы», «от Мани», «от Лены», «от Сато». После фразы «от меня лично» на клеенке появились четыре банана и термос с чаем. Мы так наелись, что некоторое время лежали неподвижно, изредка переворачиваясь, чтобы не обгореть.

- Боря, а что ты сейчас делаешь?

- Практика у нас. Меня направили в какую-то шарагу. Типа завод. У них есть несколько станков с ЧПУ, и я набиваю для них программы. Ерунда всякая. С шести станков из десяти электронику уже разворовали, так что работы у меня фактически нет. В основном я занимаюсь обменом. Надеюсь, что к концу твоей первой смены мы уже переедем в свои новые квартиры.

- Здорово! А с кем ты будешь жить?

- Я буду жить с Маней. А ты с родителями. Тебе это подходит?

- Подходит! Класс! А в какую школу я буду ходить?

- Ну, это решится в ближайшие две недели. Я надеюсь.

- А что делают Аветисяны?

- Собираются на юг, на Кавказ. Куда точно, не говорят. Арам Иванович уже уволился с работы.

- А что слышно об Андроне?

- Ничего особенного. Болеет. Что-то с почками или печенью. Недавно жаловался на плохие анализы. Пить меньше надо. И грибочками аккуратно закусывать.

Боря прикрыл глаза и растянулся на подстилке. За последний год он еще вырос, поправился и выглядел как взрослый мужчина.

Когда солнце зашло за сосны, окружавшие поляну, мы поднялись и упаковали вещи. Мотоцикл рыча подкатил к воротам пионерлагеря. Боря забрал у меня шлем, потрепал по голове, махнул рукой и исчез. У входа ко мне присоединились «лесники».

- Это твой брат?

- Угу.

- Он у тебя крутой.

- А ты откуда знаешь?

- Видно.

Мы молча отправились в лес навестить нашу землянку. В воскресенье после обеда не было тихого часа, и делать на территории было нечего. В нашей компании родители приехали только к одному мальчику, так что мы были почти в полном сборе.

Когда я вернулся из Смолячково, дома царил полный кавардак. Кровати были разобраны и все спали на полу, уставленном коробками и чемоданами. Через три дня  наша семья разделилась и разъехалась по новым квартирам. Мы с родителями оказались в отдельной двухкомнатной на Софийской улице, а Боря с Маней переехали на канал Грибоедова. Тоже в отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже. Как я понял, это было результатом какого-то сложного тройного обмена с доплатой. В наши комнаты на Перекупном въехала симпатичная семья с двумя детьми.

Вещи перевозили на открытом грузовике с двумя грузчиками. Пришлось делать по две ходки в каждую новую квартиру. Папа с Борей помогали грузчикам переносить вещи, а мы с мамой их сторожили после разгрузки. Когда почти все вещи были подняты, я взял в руки одну из последних коробок и поднялся в грузовом лифте на двенадцатый этаж. Первое, что мне понравилось, была большая прихожая с телефоном в углу на тумбочке. Слева была дверь в большую гостиную, а прямо напротив входной двери двенадцатиметровая квадратная комнатка. Мама обняла меня за шею и протолкнула именно в неё.

- Мы решили, что это будет твоё жилище. Когда у нас соберутся гости, ты сможешь вовремя пойти спать. Ни мы тебе не будем мешать, ни ты нам. Слышимость здесь почти нулевая.

Меньше чем за неделю был наведен полный порядок. Квартира была чистенькой, с красивым паркетом из вьетнамского то ли бука, то ли дуба. Из окон открывался вид на крыши новых домов. Такие же четырнадцатиэтажные, как наш, стояли вдоль улицы на довольно большом расстоянии друг от друга, а наши окна выходили во двор, хотя такого двора, как на Перекупном здесь не было, а были просто садики с тоненькими деревьями, скамейками и качелями. В первые дни после переезда я спускался вниз, бродил между домами, но ни с кем не подружился. Видимо большинство ребят были еще на дачах и в пионерских лагерях. Занимаясь своими делами, время от времени выходил на большую лоджию, окружавшую гостиную и рассматривал в театральный бинокль окрестные дома и дворы. Бросать кирпичи, махать ногами и фехтовать железными прутьями я уходил на пустырь, начинавшийся за высокой аркой в стене крупнопанельного дома на границе нашего микрорайона. Как-то недалеко от меня остановилась тройка подростков. Угрюмо понаблюдав за мной несколько минут, они молча удалились. Правда, отойдя на несколько шагов, один из них обернулся и угрожающе выматерился, но обломки кирпичей и железный прут, лежавшие рядом, внушали мне полное спокойствие.

Во время одной из моих вечерних тренировок из-за кучи строительного мусора появился Боря и позвал домой. Оказалось, что они с Маней решили неожиданно нагрянуть и отметить новоселье. Пока женщины возились на кухне и накрывали на стол, папа с Борей обсуждали, в какую школу меня записать. Они несколько раз звонили кому-то по телефону и в конце концов решили, что моим трудоустройством займется Боря. Как я понял, речь шла об английской спецшколе возле Володарского моста на Куракиной Даче.

Вскоре я узнал, что Боря договорился с директрисой, и меня записали в пятый класс. В договор входила радиофикация школы. Завхоз купил оборудование, а нам нужно было установить сорок динамиков и сорок переговорных устройств во всех помещениях, включая столовую и спортивный зал. Три усилителя с микрофоном и проигрывателем решили разместить в кабинете директора. Боря через своих приятелей раздобыл куски телефонного кабеля, а папин товарищ принес две бухты двужильных телефонных проводов, разъемы, панельки и прочую мелочь. Два дня Боря с отцом сидели и чертили схемы сети, потом в течение месяца по субботам и воскресеньям мы протягивали провода и кабели, крепили и паяли панельки соединений, развешивали динамики и переговорники. Я как всегда был подсобником, особенно, когда работа велась  на стремянках. Школа была трехэтажной, но основные помещения находились на первых двух этажах, а на третьем были какие-то маленькие комнатки с разным хламом, и там же находился школьный музей. Я не очень понял, чему он был посвящен, да мне было и не осмотра. Раньше в этом здании был летний дворец графа Куракина. Потом там размещалась обычная школа десятилетка. Потом четыре года здание капитально ремонтировали. Во время ремонта оно два раза горело. Мраморные лестницы, колонны, кафельные печи с изразцами и прочие излишества исчезли, бетонные лестницы были заляпаны белой краской, а паркетный пол в коридорах угрожающе прогибался и скрипел. В середине августа мы все подключили и проверили. Светлана Алексеевна, директор школы, была очень довольна. Она крепко обняла меня, прижала к своей пышной груди и сказала, кивнув в сторону Бори и папы:

- Тебе есть, на кого равняться, Сашенька.

- Как бы нам не пришлось на него равняться в недалеком будущем, - тихо проговорил Боря.

Когда мы пришли в школу на медосмотр, я обратил внимание, что среди ребят было очень мало тех, кого я называл шпаной. Глаз у меня был наметанный, и это открытие радовало, так как рассчитывать на брата практически не приходилось. На первых уроках постепенно выяснилось, что я нисколько не уступаю по уровню одноклассникам, а по английскому и математике даже опережаю. Меня не задирали и почти не дразнили, хотя пару раз я услышал в свой адрес привычное «обезьяна». Зато ни разу не слышал слово «жид» или «поганый еврей». Может быть потому, что в школе было довольно много этих самых «поганых» как среди учеников, так и среди учителей. Большинство мне очень понравились. Особенно молодая англичанка Наталия Викторовна и математик Лев Натанович. От льва у него была только кудрявая редкая грива, обрамлявшая небольшую, но перспективную лысину. Он был высокий, худой и очень веселый. Вообще-то он преподавал физику в старших классах, а у нас, как мне объяснили, «халтурил». Халтура заключалась в том, что мы проходили все в ускоренном темпе и расширенном объеме. Наши домашние задания в три раза превышали домашки в параллельных пятых классах, чем мы ужасно гордились. Нас он называл ласточками, солнышками, Машеньками и Коленьками. Иногда под его диктовку мы записывали рифмованные математические определения. Почти для каждого правила у него были какие-то забавные способы запоминания. Иногда на уроке, когда мы досрочно выполняли самостоятельные работы, он пел смешные песни и рассказывал анекдоты.

- Ну, как тебе на Куракиной Даче? – спросил Боря во время традиционного воскресного обеда.

- Очень хорошо.

- А кто больше всех нравится?

- Англичанка и математик.

- Не пристают?

- Не-а. Математик на перекличке узнав, что я новенький, сказал, если кто меня обидит, он тому ноги переломает.

- Трёп!

- Да нет. Говорят, что у него то ли разряд по боксу, то ли пояс по карате. Кто-то знает, что он здорово дерется. Но вообще-то его никто не боится, и все любят.

- Ты у него в любимчиках?

- Нет. В любимчиках у него Петька Дмитриев и Катя Ануфриева.

- Это почему?

- Петька гений, а Катя… Не знаю. Мне так кажется.

Сходив пару раз в столовую, я убедился, что лучше этого не делать. На последнем уроке у меня разболелся живот, и я еле доехал до дому. После трех пробежек в туалет я твердо решил либо голодать, либо брать с собой мамины бутерброды и яблоки. Так как уроки математики были каждый день и проходили они в кабинете физике, то именно физика я и попросил оставлять меня на перемене в классе. Он как-то странно на меня посмотрел и покачал головой.

- Вообще-то это запрещено. Но если ты согласен партизанить, то можно попробовать. Ты знаешь, что это означает?

- Молчать, как рыба. Ничего не слышать и не видеть. Если что – я дежурный по кабинету.

- А ты молодец, товарищ Фруман.

- Лев Натанович, а можно я буду вам помогать?

- Каким образом?

- Паять чего-нибудь, собирать, ремонтировать.

- Да, Света Алексеевна мне что-то о тебе рассказывала. Насчет радиосети. Ну, давай. Помогай.

С этого дня я стал как бы лаборантом физики. Сначала спаял и собрал двадцать шестивольтовых лампочек на деревянных подставках-кубышках, потом мы с «дядей Левой» намотали автотрансформатор. На отдельной плате я соорудил выпрямитель из четырех диодов и отдельно спаял довольно качественный фильтр. Физик тоже соблюдал партизанские правила и не рекламировал нашу работу. Почти каждый день я задерживался после уроков в кабинете. Семиклассники притащили с помойки железнодорожного депо старые щелочные аккумуляторы, и мы их восстанавливали. Промывали, заливали щелочью, заряжали, разряжали. Дома я все реже брался за паяльник. Иногда под настроение несколько дней подряд часами играл на подержанном «Красном октябре», заменившем наш старый рояль. Уроки делал быстро и много времени «торчал», как говорила мама, у компьютера. Как-то под вечер нам позвонил Боря и спросил, не хочу ли я ходить в один из кружков клуба ДОСААФ. Я согласился и через час меня уже записали в стрелковый кружок клуба Невского района. Высокий пожилой военный с двумя большими звездочками на погонах в сопровождении Бори провел меня в подвал. Там размещался малокалиберный тир. Из разговора военного и Бори я понял, что группа начинающих только набиралась, так как «подполковник Сергей Иванович» долго болел, а заменить его было некем. Мне выдали винтовку, зеленый ватник и картонную коробочку с пятью патронами. Под присмотром брата и под диктовку Сергея Ивановича я надел ватник, улегся на черный мат, запустил блестящий патрончик в ствол и закрыл затвор. Щелчок был очень музыкален, и процесс мне начинал нравиться. Присмотревшись к маленькой мишени через похожий на лупу диоптрик, сведя под диктовку мушку и основание черного пятнышка, я затаил дыхание. Плавно нажал на курок. Звук выстрела прозвенел негромко и вполне мелодично. Я поднял глаза. Боря сидел за маленьким столиком и вглядывался в подзорную трубу, укрепленную на массивной треноге.

- Девять на три часа.

- Нормально. Свалил маленько вправо. Давай следующий.

Уже без инструкций я выпустил оставшиеся пять пуль.

- Десять. Девять на четыре. Восемь на три. Десять.

- Нормально. Даже очень нормально. Придешь во вторник на следующей неделе. В семь вечера. Только надень брюки попроще. Сегодня все чисто, а через неделю маты уже затопчут. Потом придешь в пятницу. В половине пятого. Постреляешь из пистолета. Все. 

До метро мы с Борей решили прогуляться.

- Боря, а что слышно об Андроне Сергеевиче?

- Разве я тебе не говорил? Странно. Он еще месяц тому назад помер. То ли почки, то ли поджелудочная железа отказала. Мне Арам Иванович рассказал.

- А как там Лена?

- Нормально. У нее вроде бы появился жених.

- А ты?

- А у меня появились девушки.

Он усмехнулся и приобнял меня за плечи.

- Лена дала мне путевку в жизнь. Я ей за это бесконечно благодарен.

- То есть она у тебя была первой женщиной.

- Сэр! Вы удивительно хорошо соображаете!

У дверей станции он пожал мне руку и растворился в отражениях стекла, а я задумчиво побрел к автобусной остановке.  

В группе начинающих ребят было мало, а через пару месяцев юных стрелков осталось всего трое, да и то из нашей троицы только я ходил регулярно. Остальные двое довольно шпанистых парнишек норовили приходить попозже и уходить пораньше, чтобы не готовить маты и не убирать после себя, как того требовал Сергей Иванович. Мне было жаль старика. Он кашлял, прихрамывал, иногда внезапно останавливаясь, опустив голову и держась обеими руками за поясницу. Я помогал чистить винтовки и пистолеты, собирать и упаковывать гильзы. Мы окончательно подружились, когда я починил внезапно скисший транспортер для перемещения мишеней. Раз в неделю наша группа была у него последней, и мы вместе шли до его дома, так как он жил недалеко от станции метро. В конце ноября подполковник заболел. Не застав его в клубе, я отправился домой, а по дороге решил зайти. Обойдя две парадные и найдя на одном из почтовых ящиков его фамилию, поднялся на второй этаж хрущевки. На мой звонок дверь почти сразу открылась. В проеме стояла полноватая, совершенно седая бабушка.

- Ты к кому, мальчик?

- К Сергею Ивановичу. В клубе сказали, что он заболел, а мне по дороге. Вот решил зайти. Простите.

- Заходи, заходи. Сережа! Это к тебе. Проходи. Его радикулит скрутил, а так он ничего.

Подполковник лежал в небольшой проходной комнате на раскладном диване.

- Привет, Санёк! Сломался я. Варя! Петровна! Покорми человека!

- Спасибо, я только что из дома.

- А у нас, между прочим, кроме остатков пирогов ничего и нет. Ты так и не сходил на рынок, а я со своими ногами не доползу.

- Давайте я сбегаю. Это ведь здесь совсем рядом.

Старики как-то растерянно переглянулись. Я понял, что кроме меня им никто не может помочь.

- Давайте сумку, сетку и деньги. Что нужно купить?

- Я тебе сейчас напишу.

- Я и так запомню. Говорите.

С рынка я возвращался, когда совсем стемнело. Хотя на все мероприятие ушло около часа и от Невского рынка до дома стариков было минут десять ходьбы, плечи у меня затекли, и по дороге пришлось пару раз останавливаться отдыхать. Варвара Петровна приняла у меня кошелку с картошкой и сетки с капустой, яблоками и остальной мелочью.

- Как ты это все дотащил? Здесь по-моему больше, чем я просила.

Украдкой растерев одеревеневшие пальцы, я достал из кармана сдачу и положил на кухонный стол.

С этого дня я стал регулярно их навещать. Предварительно созвонившись, я по дороге от метро заходил в аптеку и магазины. Деньгами Варвара Петровна снабжала меня заранее. Иногда я помогал ей по дому. Затем следовало чаепитие с пирогами. Пироги были особенные. Иногд… Продолжение »